Собственно,пост наверное будет длинным...(о "Прыгалках" и не только)

[Элхэ.]

В ходе дискуссии о Крапивине и Верещагине задумалась чем же мне не нра большенство книг Крапивина...Верещагина мы разобрали основательно так что о нем можно уже и не вспоминать но ведь и многим книгам Крапивина не хватает чего-то важного. Сделаем скидку на то что писатель детский и не будем искать в книгах языка Зузака или Рой,не будем искать сверх оригинальности сюжетов в стиле Дяченко. Не хватает другого. Того что есть в некоторых книжках Крапивина но к сожалению в редких. К числу тех книг в которых "это" есть я бы отнесла "Голубятню", "Скворечники", "Портрет" и пожалуй "Заставу на якорном поле" . Книгам Крапивина ( и ранним,и поздним) в массе своей не хватает настоящего,не фальшивого драматизма. Может,в детских историях и не должно быть про смерть-судить сложно, но в таком случае лучше в детской книге не касаться этой темы вообще а не делать нечто типа "обманки" когда герой вроде как умер или умирает но в последний момент его спасает рояль в кустах. Остается легкий осадок "нечестной игры". Вообще этот момент я осознала только вчера, прочитав Крапивинские "Прыгалки",в частности эпизод с Икирой — Слушай, а ты случайно, не пришелец? Может, мама тебя нашла в зарослях? Помнишь кино про звёздного мальчика?
Икира засмеялся. Вдруг потянулся, откинулся, лёг на постель, вытянув ноги за спиной у Марко. Потом рассудительно сказал:
— Какой же я пришелец? Я наоборот… весь здешний. Вот как эти камушки… — он тронул свои бусы. — Или травка икира… Мне поэтому и умирать не страшно…
— Ты в своём уме?! — перепугано взвинтился Марко. — Зачем тебе умирать?!
Икира объяснил, глядя в потолок:
— Да ни за чем. Просто иногда думается про такое… Ну, про это ведь все думают. Некоторые боятся… А я не боюсь, потому что всегда останусь кусочком этой земли. Она во мне, я в ней…
«Он где нашёл такие слова?.. Господи, спаси и сохрани его!..» . Ощущение что конец там изначально действительно задумывался аналогичный эпизоду вставленному в текст как сон Засыпая, он подумал, что хорошо бы увидеть во сне Прыгалку. Живую. Это означало бы, что она не погибла, что где-то она есть.
Но увидел он Икиру.
Они были одни в замершем посёлке. Ни цикад, ни петушиных криков, ни голосов. Ни души вокруг. И понимание, что в домах — тоже ни души.
Они шли посреди белой улицы, с которой исчезли все деревья, вся трава. Палило солнце. Оно было такое яркое, что Икирины шортики блестели, как новый лавсановый парус. Но в солнце не было тепла, была лишь беспощадность. Марко не нравилось это солнце. Икире оно тоже не нравилось. Две черные тени шагали сбоку от Икиры и Марко по белой щебёнчатой дороге. Они накладывались друг на дружку, перепутывались ногами и отставали в движениях от хозяев.
Куда они с Икирой идут, Марко не знал. Знал только, что это важно для Икиры и что надо спешить. Однако спешить не получалось — ноги тяжелели, к босым ступням прилипала щебёнка…
Икира быстро глянул на Марко лиловыми глазами, сказал неуверенно:
— Ничего, успеем…
Куда успеем? Зачем?
Никуда они не успели. Четверо в камуфляже выросли впереди. Лиц у них не было, были маски из той же камуфляжной ткани, что комбинезоны. Икира вдруг сильно оттолкнул Марко в сторону и встал посреди дороги. Щуплый, на расставленных ногах-стебельках, со вскинутой головой. Взлетели и мягко опали выгоревшие волосы.
Марко понял, что четверым нет дело до него, до семиклассника Солончука. Они видели только Икиру. Сдёрнули с плеч воронёные Б-2 и пошли к нему шеренгой. Хрустел гравий. Икира стал отступать. Он пятился. Потом позади него возник белый (очень белый!) дом с черными провалами выбитых окон. Икира прижался спиной между окнами. И смотрел на убийц в масках без боязни и без надежды…
Много раз потом — и во снах, и наяву — Марко презирал и корил себя за те полсекунды малодушия, которые помешали ему сразу броситься наперерез врагам. В общем-то, ничего эти полсекунды не решали. Просто было стыдно за трусость. Он всё равно бросился и заслонил Икиру и увидел, как от стволов Б-2 полетели дымные колечки…
Ну и что?
Врагам нужен был не он, а его кровка Икира. Пули ударили в Марко, безболезненно прошли сквозь его тело, а Икира негромко вскрикнул у него за спиной. Марко оглянулся. Икира лежал ничком…
Марко потом удивлялся, какие подробности, совсем как по правде, были у этого сна. Мельчайшие. Он видел, как горели на щебёнке солнечные искры. Как валялись вокруг камушки и ракушки от порвавшегося Икириного ожерелья. Как белели следы извёстки на острых лопатках Икиры, которыми он только что прижимался к стене. Как из-под плеча Икиры выползала на ракушечную плитку алая змейка. Как вздрагивали завитки его волос.
Марко перевернул невесомого Икиру на спину. Глаза его были закрыты, а рот приоткрыт, и между губ ярко белела полоска зубов. Марко охнул, увидев пониже ключицы чёрную дырку с красными пузырьками по краям.
«Ничего, ничего… я сейчас… потерпи…» Надо было рвануть рубашку, обмотать плечо, положить на него ладони и собрать в них энергию. Силу дрожащих струн всего мира… «Сейчас…»
Он забыл про врагов. Но они напомнили о себе. Хрустом шагов. Марко увидел, что они приближаются ровным шагом, не опуская автоматов. И ощутил, как несёт от них запахом гари и ружейной смазки, вонью пропотевших ботинок, трупной гнилью. Марко оглянулся. Он заметил телескоп. Тот, как ни в чём ни бывало, стоял на треноге в двух шагах, словно ждал. Марко бросился к нему, поднял на трубе прицельную планку. Внутри трубы он в комок собрал перед рефлектором своё отчаянье, страх за Икиру, ненависть к вонючей пятнистой смерти и надежду на спасение. Не было спусковой кнопки, и он просто тряхнул трубу. Она выбросила бледно светящийся шарик. Тот ударил в крайнего стрелка. Стрелок выпустил автомат и вспыхнул. В одну секунду он превратился в чёрный дымящийся комок и пропал. Остальные трое повернулись и деловитой рысцой побежали прочь. Но шарики из телескопа догоняли врагов, и те тоже превращались в клубки дымящейся тьмы. Исчезали. Все кончилось в несколько секунд. Марко сжал в себе смешанное со слезами торжество и повернулся к Икире. «Сейчас мы к доктору Канторовичу…»
Икиры не было.
Было только алое мокрое пятно на ракушечной плитке. А Икиры не было нигде. Ощущение этого «нигде» задавило Марко своей безнадёжностью.
«Икира-а!!»
,а потом писатель махнул рукой и сказал себе нечто типа "ну это же детям,зачем их расстраивать,пусть едят помидоры и заводят хронографы" и вместо вещи которая могла бы получиться очень сильной снова вышла безобидная сказка.
Марко, это я виноват…
— Ты?! Почему?
— Пора признаваться… Это я устроил, чтобы Икира с матерью уехал в Казанкой…
— Как это… устроил? — Марко тоже придержал шаги.
— Так… С печенью не было ничего серьёзного, небольшой приступ. Но я попросил доктора Канторовича, чтобы он уговорил её лечь в больницу…
— Но зачем?! Если ей это было не надо!..
— Чтобы Икира исчез из Фонарей…
— Ничего не понимаю, — обиделся Марко. — Зачем?
— Потому что я стал бояться, — глядя под ноги, сказал Пек.
Марко ощутил позвоночником холодок.
— Пек… чего бояться-то?
— Дело в том, что слишком предсказуемым сделался сюжет… Понимаешь меня?
— Нет, — раздражённо сказал Марко.
Пек положил ему руку на плечо.
— Не злись…
— Я не злюсь, но…
— Видишь, я начал писать повесть, и ожидалось в ней много интересного. Древние места, всякие события, характеры, опасности… Но вдруг стало казаться, что про все это я где-то уже читал. Или слышал… Приморские земли, военные споры, тупость взрослых агрессоров, опасности, дружба ребят, которая помогает им в трудные моменты. И среди этих ребят — самый ясный, каждым своим нервом отрицающий неправду и живущий солнечным светом… Понимаешь, Марко, всегда оказывалось, что такие мальчики обречены.
Марко ахнул про себя, но спросил шёпотом:
— Почему?
— Потому что не боятся… или почти не боятся смерти. Считают, что в любом случае они — частичка этого мира. Один из его лучей. А если и боятся, то все равно… кидаются первыми, чтобы защитить друзей, правду, маму, свободу… и ловят пулю… Я даже стал видеть сны…
— Белая улица и рана в плече? — хрипловато спросил Марко.
— Ну вот… Значит, и ты?
Марко молча кивнул.
Пек нервно сказал:
— Теперь понимаешь… Значит, это и правда могло случиться. И что потом? Толпа у церкви, слезы, венки с вплетённой в хвою травкой-икирой… Обещания: «Мы отомстим»… Ракушечный обелиск над морем. Легенды про смелого солнечного мальчика. И как в старой повести о храбрых ребятах:
Летят самолёты — привет Мальчишу, Плывут пароходы — салют Мальчишу…
А теперь смотри. То, что здесь происходило, было моей повестью. Ну, в какой-то степени… Так мне казалось… Будто я отвечаю за сюжет. Разве я мог допустить такой конец? Чтобы обелиск и салюты-приветы с неба и с моря… Я решил убрать этого мальчика подальше, пока не кончу писать. Икира-то нам нужен живой…

пысы: мысли сумбурно изложены однако надеюсь суть понятна. ИМХО-не стоит скрывать от детей что жизнь жестока. Не нужно давать им вместо ледяной воды сладенький сироп. Конечно,не стоит смаковать всякие пытки и мерзости как делает тот же Верещагин но и излишне рафинированные книги кроме того что они скучны могут так же в какой-то мере навредить ребенку так как человек должен уметь чувствовать не только радость и беззаботность детства но и боль-и свою и чужую.

@темы: Рассуждения

Comments

[Элхэ.]

Akkiolo, ну "кишками" в книгах для детей увлекаться не стоит а вот писать о том что жизнь часто жестока и несправедлива в том числе и к хорошим людям-стоит.Мне смерть не представляется красивой но она такая же часть мироздания как и жизнь и избегать упоминания о ней или например придумывать всякие "колеса" воскрешающие умерших это значит обманывать причем обманывать жестоко. По поводу детства и того что сейчас-на меня как и в детстве так и сейчас например производит впечатление смерть Гельки или как Ежики бежал к маме. А вот пироскаф почему-то впечатления не производит
по поводу же принципов-прочитайте Живетьеву. Ее называют "продолжательницей" традиций Крапивина с циклом "Наследники"-не думаю что о принципах там мало сказано но жизнь там показана реалистичнее не смотря на фентезийный антураж

[ninquenaro]

Элхэ., знаете, вырубка тополей - это действительно трагедия. Когда вырубили мои яблони, мне было двадцать лет, и на тот момент я успел и разъехаться с родителями, и познакомиться со смертью, в том числе только большим чудом не с собственной, и пережить предательство со стороны почти всех тогдашних близких...

Так вот - яблонь было жальче.

[Akkiolo]

Собственно жестокой и несправедливой жизнь делают люди. Особенно те кто принимает "правила игры". И к чему тут готовится? Быть жестоким и несправедливым? А может и просто нелюдью какой?
Вот и я о том что на вас производит впечатление чья-то смерть - это напоминает тех самых граждан Рима вопиявших о хлебе и зрелищах. Им тоже очень гладиаторские бои нравились.
Одно дело не упоминание о смерти - у автора этих упоминаний хватает а другое культ необоримой смерти которой якобы ничто не может помешать.
Интересно то есть судя по написанному выше ваше разочарование в Пироскафе можно описать так - там никого не убили? Самим не дико?
А что для вас значит реалистичней? Мне что-то не по душе гладиаторский "реализм".
Есть два подхода - зло случается и ему надо уметь дать отпор - этого подхода у Крапивина хоть отбавляй. И есть другой - зло случается - привыкай к нему. Такого очень часто придерживаются те кто критикует мэтра за "нереалистичность".

[Элхэ.]

Akkiolo, пироскаф мне не понравился потому что он получился "пресным" вроде как приготовленная на пару рыба.по той же причине не нра "бабочка".Что-то настоящее ушло из его книг,то что раньше делало их необычными.
Реалистичнее-конкретно скажу, прочтите Живетьеву, "Орлиная гора","Черные пески"-это то чем мог бы быть Крапивин но не хочет, старательно делая свои книги "сладенькими". Причем у Живетьевой аппсалютно те же мальчишки,понятия о дружбе,чести и прочее.

Мальчишки перепрыгивали с темы на тему, недосказывая, пытаясь ухватить все сразу. Так схожи были их стремления, радости и горести, что не нужно пускаться в долгие объяснения.
Когда выехали на поляну, Темка засомневался – стоит ли дальше? Но азарт кусал за пятки шкодливым щенком.
– Лошадей оставим тут. Не бойся, сюда никто не ходит.
Темка накинул повод на старую осину, умница Дега не тронется с места. Марк привязал своего Санти рядом.
– Пошли, – княжич шагнул к кустам, выводя на неприметную тропинку.
Почти сразу за зарослями склон обрывался вертикально вниз. Поперек широкого – в полтора раза шире крепостного рва – провала лежала вывороченная ветром сосна. Темное даже в самый солнечный день дно ущелья не просматривалось, скрывалось в тени.
– Нам туда, – Темка махнул рукой на противоположную сторону. Тот край был ниже, и сосна лежала под наклоном.
Он привычно взобрался на ствол, чуть придерживаясь за корни. Через несколько шагов опоры больше не будет, нижний венец рос слишком высоко. Княжич раскинул руки, балансируя, и быстро пошел вперед.
Высоты он никогда не страшился. Темка вообще не понимал, как тут можно бояться: валяйся сосна на земле, по ней легко прошла бы и маленькая Лисена. Однако, как ни тянуло похвастаться, княжич сюда никого не водил – вряд ли отец одобрит подобные трюки. Да и не хотелось, чтобы это место стало известно многим.
Темка выбрался на противоположный склон, обернулся – и в предчувствии чуда перехватило дыхание. Успели, только подождать немного.
– Марк! – эхо было слабое и почти не расслоило звуки.
Гость медлил. Темка сощурился, подался вперед. Марк ступил на ствол, сделал пару осторожных шагов и остановился. Широкая в комле сосна постепенно сужалась, и по сравнению с открывавшейся под ней пропастью казалась тонкой и ненадежной.
Темка испугался: а если Крох не пойдет дальше? Если струсит? Как тогда быть?
Марк раскинул руки – предстоял самый трудный участок по голому, без веток, стволу. Шаг, чуть качнулся. Сердце у Темки подскочило. «Стой!» – крик почти вырвался, но гость шагнул вперед, и княжич замолчал, не рискуя пугать неожиданным возгласом. Еще шаг, уже увереннее. Ну давай! Ногти впились в ладонь, а сердце раскачивалось, как неумеха в седле. Матерь-заступница, прости дурака! Пусть Марк пройдет!
Крох дернулся чуть раньше, чем мог дотянуться до ветки. Качнулся, замахал руками. Темка вскочил на ствол, понимая, что все равно не успеет. Олень-покровитель! Марк устоял. Ухватился за сучья и отправился дальше.
Стыд царапнул в горле, Темка впервые пожалел, что не боится высоты. Это же как здоровому с раненым в поединок вступать! Прости, Матерь-заступница! Помоги ему!
Марк осторожно, цепляясь за ветки, приблизился. Темка спрыгнул, давая ему дорогу. Крох торопливо сошел на землю, отряхнул чешуйки коры с рук. Его темные волосы слиплись на лбу сосульками, лицо точно сметаной выкрасили – белое до синевы. Марк расстегнул ворот камзола, судорожно выдохнул.
– Ты теперь будешь считать меня трусом, – гость не спрашивал, утверждал.
Темка почувствовал, как запылали уши. Разве Марк – трус? Совсем наоборот! А вот он – дурак! Слова не шли с языка, прилипли к небу.
Марк плотно сжал губы, аккуратно застегнул камзол под горлом. Темка понял: если сейчас не скажет правду, не бывать его дружбе с Крохом!
– Знаешь, о чем я больше всего жалею? Что высоты не боюсь. Ты-то смог, а я… И вообще, это было нечестно, вот! Ты не думай, что я только из-за этого сюда тащил, – княжич повернулся, глянул на солнце, торопя его взглядом. Еще чуть-чуть, и свет упадет на стену ущелья… – Смотри, – показал он за спину Марка.
Поднималось солнце. И хоть видел это Темка десятки раз, все равно перехватило дыхание, когда возникли изломанные орлиные крылья, сложились из теней и отблесков. Марк охнул и, забыв о страхе, шагнул к краю. Показалась запрокинутая птичья голова, и так горестно было прощание с небом, что у Темки каждый раз комок подкатывал к горлу. Он сглотнул и сейчас, сказал чуть хрипловато:
– Он не захотел сдаваться. Видишь?(с)
отрывок выложила что бы показать сходство тематики.

[Akkiolo]

Вполне нормальная детская сказка для младшего школьного возраста. Спокойная и не без своей красоты Почему для младшего а не для старшего? А почему он собственно должен был писать постоянно для старшего? Он и раньше такие писал - более детские. Тут и "Портфель капитана Румба". И "Мальчик девочку искал" так что то что "Пироскаф" это не "Голубятня" в этом нет ну ровным счетом ничего такого. Не нравятся вам такие книги как "Пироскаф" ждите может будет другая. А другим вполне себе нравятся именно такие как "Пироскаф" покойные и с настроением.
У меня сейчас нет возможности приобретать книги а по сети я не читаю. Книг в детской тематике написано очень не мало но такого цельного настроения которое захватывает и заставляет читать еще и еще мало у кого можно найти. У Крапивина это особая романтика мест и отношений. У Лингрен колоритность героев. У Ролинг масштабность и атмосфера у Льюис сказочность. И дела тут не в возрасте героев а в самом языке книги. Ругать или хвалить не прочитанное не буду но сказать что что-то зацепило не сказал бы.

[Девчонка по прозвищу Командор]

эх , внесу свои глупые мальчишески-максималистические 5 копеечек в обсуждение... Лично мне нравятся АБСОЛЮТНО ВСЕ книги крапивина... Нет, я не крапивнутая фанатка призывающая кару небесную на головы тех кто находит у него недостатки. сама тоже временами-деталями недовольна. Все его книги все же наполнены ничуть не фальшивыми переживаниями (ну или я просто не умею читать разбирая по деталям), где-то хорошими и светлыми а где-то мрачными и трагическими. А еще , самое главное - у него откровенность без пошлости получается, непосредственная такая (вспомнилась сейчас первая брачная ночь Тема и Нитки) А вот такие "сиропные" моменты - это попытка дать надежду... Да, я наверное из тех детей что и правда считают что останутся лучом и землей. Я думаю, дети все же понимают что есть где. Ну а если не понимают - у них есть опытные объясняльщики)))))

[tszehu]

Крапивин реалистичен был всегда, другое дело, что с возрастом у него заботы другие - предстать где-то там "на небесах", и мысли у него не стучать в барабаны, а осмыслить пережитой опыт и духовно, скажем так "просветлиться", приготовиться к переходу...
И чтобы не было боли и сожалений.
многие "взрослые" писатели к концу жизни приходили к «младшим» детям, опять же детство вспоминали

[tszehu]

крапивинская продолжательница, скорее Н.Соломко - ее иллюстрировала та же Е.Стерлигова вики

и можно ссыль на кто такой Верещагин???
про Лукьяненко я знаю и он сам не скрывает, что "крапивинец", но рос-то он в годы "перестройки" и вот послушайте как у Генриха Белля о влиянии "эпохи" говорится:

- первоклашки, чьим первым общественным деянием станет кража угля с проходящих мимо товарных поездов. ( дети послевоенной Германии)

[Элхэ.]

tszehu, Соломко скорее продолжательница"мягкого"Крапивина а Живетьева-его более "жестких" произведений. Верещагина вам читать не надо это ужаснах.